Питирим Александрович СОРОКИН
: «Начиная с 90-х годов 19 в. мы развивались во всех отношениях — и в материальном, и в духовном — с такой быстротой, что наш темп развития опережал даже темп эволюции Германии. Росло благосостояние населения, сельское хозяйство, промышленность и торговля, финансы государства находились в блестящем состоянии, росла автономия, права и самодеятельность населения, могучим темпом развивалась кооперация, уходили в прошлое абсолютизм, деспотизм и остатки феодализма. Исчезала безграмотность, народное просвещение поднималось быстро, процветала наука, полной жизнью развивалось искусство, творчество духовных ценностей было громадным in extenso и глубоким по интенсивности…
Не будь войны и революции, — Россия в 1922 г. была бы процветающим духовно и материально государством. Но блестящее развитие было прервано. Не только остановлено, но отброшено назад на одно-два столетия. «Дух разрушительный вовсе не есть дух созидающий», это теперь мы поняли. Если бы даже война и революция давали положительные плоды, что, увы, почти не бывает, эти плоды «не стоят чистой слезы одного ребенка»! Жизнь людей здесь служит кирпичами, их кровь — цементом, их страдания — штукатуркой, ужасы и зверства — краской, — таков революционный (и военный) метод постройки социальных зданий. Не одна жизнь и слёзы взрослых, но десятки тысяч детей живыми кладутся в фундамент такого здания, безжалостно давятся, душатся, расстреливаются, морятся голодом, убиваются тифом, сифилисом, холерой, цингой и другими болезнями, дробятся их нежные кости, искажаются не только их тела, но и души... Это дорого... Слишком дорого...»
1
Допустим, индивид не обладает больше твердыми убеждениями по поводу того что правильно, а что нет, не верит в Бога или в абсолютные моральные ценности, не питает уважения к своим обязанностям, его
поиски удовольствий и «чувственных ценностей» являются наиважнейшими в жизни. Что может вести и контролировать его поведение по отношению к другим людям? Ничего, кроме желаний и вожделения. Такой «человек» теряет всякий моральный или рациональный контроль и даже просто здравый смысл. Что может удержать его от нарушения прав, интересов и благосостояния других людей? Ничего, кроме физической силы. Как далеко зайдет его
ненасытная жажда «чувственного счастья»? Она зайдет ровно настолько далеко, насколько позволяет противопоставленная ей грубая сила других. Вся проблема поведения такого индивида определяется соотношением между его силой и силой, находящейся в руках других. А это сводится к проблеме взаимодействия физических сил в системе физической механики.
Физическая власть заменяет справедливость. В обществе или ряде обществ, состоящих из таких «чувственных» индивидов, неизбежным следствием будет умножение конфликтов, жестокая борьба, в которую оказываются вовлечены как локальные группы и классы, так и нации, и взрыв кровавых революций и еще более кровавых войн. Периоды
перехода
от одной фундаментальной формы
культуры и общества к другой, когда
рушится здание старой культуры, а новая структура еще не возникла, когда социокультурные ценности становятся почти полностью «атомизированными», и конфликт между ценностями различных людей и групп становится особенно непримиримым, неизбежно порождают борьбу особой интенсивности, отмеченную широчайшей вариативностью форм. В рамках общества она принимает форму роста преступности и жестокости наказаний, взрыва бунтов, восстаний и революций. В ряде обществ она проявляет себя в виде международных войн. И
чем более велик и глубок по своей сути переход, тем больше насилия содержится во взрыве революций, войн и преступности и наказаний, если двое последних не потонут в океане массовой жестокости войн и революций.
Такие периоды всегда оставались в памяти как времена жестокости, грубости и зверства, не сдерживаемых ничем, кроме взаимного принуждения и обмана.
Еще одним следствием переходных периодов является рост душевных болезней и самоубийств. Общественная жизнь становится такой сложной,
борьба за «чувственное счастье» — такой острой,
потребность в удовольствии настолько нарушает ментальное и моральное равновесие, что разум и нервная система множества людей не могут выдержать огромного напряжения, которому они подвергаются. Поэтому
они становятся склонными к извращениям и ломке личности. Будучи лишены общепринятых норм и ценностей — научных или философских, религиозных или моральных — и окруженные хаосом конфликтующих норм и ценностей, эти индивиды оказываются без какого-либо авторитетного руководителя или надындивидуального правила. В этих условиях они неминуемо становятся неустойчивыми и молятся на случайный личный опыт, мимолетные фантазии и конфликтующие «чувственные» импульсы.
Как лишенную руля лодку, оказавшуюся в море, такого «человека» качает туда-сюда силою обстоятельств. У него нет стандарта, по которому можно понять, насколько последовательны его действия и к чему он стремится, он становится непоследовательным и неинтегрированным комплексом случайных идей, убеждений, эмоций и импульсов. Неизбежным следствием этого является рост дезинтеграции и дезорганизации. Ко всему этому необходимо добавить
болезненный шок, который беспрерывно разрушает разум и нервную систему среди хаотичной и жестокой борьбы, сопровождающей переходный период. Известно, что необходимой предпосылкой здравого и интегрированного ума является присутствие социальной стабильности и не вызывающих сомнения общепринятых норм. Когда они начинают разрушаться, за этим обычно следует возрастание нервных срывов, и оба эти явления продолжают прогрессировать. Нервные срывы же являются ещё одним аспектом разрушения социокультурного порядка.
В некоторых, хотя и не во всех аспектах, рост и распределение душевных болезней идет параллельно с движением и распределением самоубийств. Когда система норм и стандартов претерпевает шок и становится дизинтегрированной, кривая самоубийств неизменно идет вверх. Является ли причиной шока экономическая паника и резкий переход от экономического процветания к депрессии или неожиданный переход от депрессии к процветанию, он всегда сопровождается ростом самоубийств. В свою очередь, главным фактором так называемого «эгоистического» самоубийства является рост психосоциальной изоляции индивида.
Полное психосоциальное одиночество — это неподъёмная ноша. По этой причине атеисты чаще совершают самоубийства, чем верующие. Это объясняет, почему среди одиноких людей выше уровень суицида, чем среди состоящих в браке, а среди бездетных семей уровень самоубийств выше, чем у имеющих детей; а также почему особенно высок уровень самоубийств среди разведённых. В свете этих факторов
было бы чудом, если бы суицид не увеличился за последние десятилетия, и также будет удивительно, если он не продолжит расти вместе с прогрессирующей дезинтеграцией культурных ценностей и социальных стандартов...
2
Ситуация в средневековой Европе. В двенадцатом-семнадцатом веках индекс войн показывает тенденцию к медленному росту, с особенно резким скачком в семнадцатом столетии. К концу этого века «чувственная культура» праздновала триумф. Поэтому индекс войн в восемнадцатом веке несколько падает, а в девятнадцатом — в золотом веке «контракционизма» и зенита «чувственной» довикторианской и викторианской «культуры» — резко падает, делая девятнадцатый век мирной эрой — почти такой же мирной, как шестнадцатый. К концу же 19-го века появляются определенные
признаки дезинтеграции «чувственной культуры» — процесса, который приобрел
важность катастрофы и темп в 20-ом веке. Соответственно индикатор войны регистрирует уникальный скачок: только за первую четверть двадцатого века значения превысили все предыдущие за двадцать пять столетий, за исключением третьего века до н.э. в Риме. Но римский индикатор взят за целое столетие; индекс двадцатого столетия вычислен только за 25 лет — с 1900 по 1925 год. Если к европейским войнам с 1900 по 1925 годы прибавить последующие войны до настоящего времени (до 1939), то цифра превысит даже значения третьего века до н.э. Далее, если мы добавим войны, которые, без сомнения, произойдут с 1940 по 2000 годы, то
двадцатое столетие наверняка окажется самым кровавым за все рассматриваемые двадцать пять веков. Необычайные масштабы и глубина современного социального и культурного кризиса отражаются также на экстраординарной воинственности этого столетия. Из этих суммированных фактов видно, что
мы живем в век, уникальный в своем неограниченном применении грубой силы в международных отношениях. Также мы наблюдаем трагическую недальнозоркость нашего стареющего общества. Уже на грани пропасти, до 1914 года, существовала твердая уверенность в том, что война является в буквальном смысле устаревшим способом решения проблем. И более того: даже после катаклизма 1914-1918 годов оно продолжало верить в «устарелость» войны и в возможность вечного мира, который «установит и будет поддерживать» Лига Наций. Оно не осознавало, что скатывалось к еще одному бедствию. Оно было так слепо и глупо, что все тешило себя пустым понятием неопровержимой и непрерывной тенденции изъятия войны из хода человеческой истории. Оно даже не позаботилось о том, чтобы статистически изучить причины прошлых войн. Действительно,
те, кого впоследствии уничтожают боги, сначала гневят их! Такая слепота сама по себе является симптомом дезорганизации и дезинтеграции.
Мы можем спокойно рискнуть предположить, что пока длится переходный период, до воцарения нового Идеалистического Общества и Культуры, война будет продолжать играть главную роль в человеческих взаимоотношениях.
Если бы даже завтра было подписано соглашение о прекращении военных действий, это представляло главным образом «антракт», за которым последовал бы еще более ужасный и катастрофический Армагедон.
Теперь обратимся к революциям, восстаниям и другим видам внутренней дезорганизации. Очевидно, что наиболее сильные скачки происходят в периоды социального, культурного или социокультурного переходов, когда появляется и кристаллизируется новая форма культуры или общества.
Единственное несовпадение между значениями внутренних беспорядков и значениями войн заключается в том, что кривая войны несколько отстает (по понятной причине) от кривой внутренних беспорядков. Она начинает расти, когда данное общество оказывается в состоянии транзиции, и опускается вскоре после закрепления новой формы культуры или общественных отношений.
Войны, включающие не одно, а два или более обществ — одни из которых могут находиться в состоянии перехода, а другие — нет, несколько запаздывают в своем росте после начала переходного периода, а также отстают в спаде после того, как новая культура или общество стабилизировалось. Иначе главные пики и спады обоих феноменов совпадали бы.
В средневековой Европе после десятого века «температура» начинает медленно расти, достигая высокого значения в двенадцатом веке. Тринадцатое и четырнадцатое столетия были главными в переходном периоде — это была эпоха идеалистической культуры, навязывающей разрыв, лежащий между увядающей системой и нарождающейся «чувственной» системой. В это время индекс внутренней анархии достигает, соответственно, своего максимума.
После четырнадцатого века «чувственная культура» стала преобладающей и все более и более
стабилизировалась. Соответственно, революционный пыл сильно ослабевает и с минимальными колебаниями не меняет своего значения вплоть до девятнадцатого века или, по крайней мере, до конца восемнадцатого…
3
…Конец этой «мирной» стадии отмечает отмену крепостничества позднего феодального режима и ознаменовывает движение кривой внутренних беспорядков по возрастающей. С некоторыми колебаниями это движение продолжается в девятнадцатом веке, становясь все более ярко выраженным в первой четверти двадцатого.
Эти двадцать пять лет продемонстрировали
беспрецедентный взрыв внутренних беспорядков за всю историю двух с половиной тысячелетий… После 1925 года имело место значительное число внутренних беспорядков и революций во многих европейских странах, и многие, несомненно, произойдут в течение оставшихся 60 лет двадцатого века. Анализ показывает, что общество упорядочено, когда его система культуры и социальных отношений интегрирована и кристаллизирована. Оно становится беспорядочным, когда эта система дезинтегрируется и входит в переходный период.
Так как нынешний переходный период является одним из наиболее критических из всех зафиксированных, то он с необходимостью сопровождается взрывом революций и анархии, не имеющих исторических параллелей по своему количеству и интенсивности...
Наконец-то начинает преобладать некоторое
понимание революционной катастрофы — по крайней мере, у части нашего общества; но даже эта часть не полностью осознает экстраординарный масштаб внутренней анархии или ее настоящие причины и последствия.
Пока прочно не установятся новая культура и общество, не будет и перспективы окончания анархии, восстановления стабильного порядка и линейного прогресса.
Никакие эксперименты — ни с политическими,
ни с экономическими или иными другими факторами —
не могут искоренить болезнь, пока она проходит в рамках переходного периода. Особенно это касается революций и других внутренних беспорядков.
Еще меньше сомнений вызывает рост самоубийств практически во всех странах Запада в девятнадцатом и начале двадцатого веков. Сам по себе суицид не имеет большой важности; даже сейчас только малое количество людей умирает таким образом. Но как
симптом разочарования «человека» в своем страстном стремлении к «чувственному счастью» этот феномен очень важен. Очевидно, что
счастливый человек не совершает самоубийства, нарочно предпочтя смерть жизни. Отсюда, если уровень суицида резко возрастает, то это является одним из вернейших барометров неудачи «чувственного человека» в погоне за счастьем.
Измеренное числом пациентов в учреждениях для душевнобольных или какой-либо другой мерой практически для всех евроамериканских стран число душевнобольных начинает расти с конца девятнадцатого и в течение двадцатого веков. При всех необходимых скидках на возможную неточность статистических данных, на возможно большую последующую заботу о пациентах в больницах и прочее, рост душевнобольных все равно не вызывает сомнений. Это означает, что
ЗАПАДНОЕ ОБЩЕСТВО СТАНОВИТСЯ ВСЕ
БОЛЕЕ «СУМАСШЕДШИМ» И МОРАЛЬНО
НЕСБАЛАНСИРОВАННЫМ. Новшеством же в области преступности являются:
- планированные хладнокровные преступления, совершаемые в денежных интересах в противоположность импульсивной и спонтанной преступности прошлого;
- эффективность научно-организованных криминальных орудий;
- технологически организованный крупномасштабный «рэкет» в союзе с политическими лидерами и «наиболее уважаемыми гражданами»;
- лидирующее положение более молодых возрастных групп в преступной деятельности.
Таким образом, мы видим, что в «чувственном» обществе молодые возрастные группы, как правило, ответственны за непропорционально большую долю совершенных преступлений.
Рост преступности в целом и ее новые черты и особенности прямо указывают на «атомизм» и нигилизм нашего времени. В таких условиях
преступление становится бизнесом, выполняемым с деловой эффективностью, хладнокровно, расчетливо, в чисто утилитарных целях, без уважения к моральным или идеалистическим соображениям. Ворующий детей, рэкетир, убийца в большинстве случаев не испытывает к жертве личного недоброжелательства или враждебности. Он выбирает того или иного человека или группу бесстрастно, единственно с позиции денежной выгоды. Высокий уровень преступности современной молодежи опять-таки совершенно понятен. Выросшие в атмосфере нестабильных семей, разбитых браков, в «атомистичной» моральной атмосфере, молодые и импульсивные, они стремятся перевести свой утилитаризм и гедонистические наклонности на прямое действие; быстро разбогатеть, иметь в избытке еду, напитки, женщин и другие инструменты удовольствия и комфорта. Таким образом, революции, преступность, душевные болезни и самоубийства несут на себе печать так называемого «освобождения» от границ этических норм и норм закона и верховенства неограниченной физической силы и роста жестокости, зверства и бесчеловечности.
4
Эти свидетельства могут быть дополнены другими современными тенденциями, — например, в наказании за преступления. В девятнадцатом веке было очень популярно убеждение в том, что с течением времени наказания за преступления имеют тенденцию становиться все более и более гуманными, что физические
наказания со временем исчезнут, точно так же как они верили в то, что войны и революции идут на убыль. Однако,
когда эта теория была подвергнута проверке, в свете сравнительных исследований варварских и средневековых законов наказания и самых последних кодексов наказаний советского, нацистского и фашистских режимов или сегодняшних наказаний, применяемых к современным нам человеческим существам, она оказывается совершенно не внушающей доверия.
Результаты современного исследования являются поучительными. Выяснилось, что ранние средневековые христианские кодексы светского и канонического законов раскрывают качественный и количественный рост жестокости в сравнении с предыдущими «варварскими» кодексами. Вместо простой и сравнительно мягкой системы наказаний предшествующего периода развилась очень сложная, очень жесткая и часто изуверская система наказания...
Смертная казнь, почти исчезнувшая в предыдущий период, теперь вновь установлена и часто предполагает особенно жестокие формы (сожжение, распятие, снятие кожи). В дополнение к этому достаточно распространен тяжелый труд, заключение в шахты, высылка, изгнание, лишение свободы и всех прав — огромная система пыток и болезненных телесных наказаний. Также с шестого по девятое столетия, когда, например, тевтонские племена находились в переходном периоде от своего «примитивного» состояния к христианской культуре, мы замечаем подобный рост в суровости раннего христианского закона — и светского и канонического — в сравнении с законами «варваров».
Похожий феномен можно наблюдать с конца двенадцатого до начала четырнадцатого веков — в эру перехода к системе «чувственной культуры». Это время стало свидетелем восхождения и развития инквизиции (см. указы Совета Вероны (1189) и папы Иннокентия в 1203 и 1215 гг.).
Дальнейшие подтверждения этой тенденции появляются в законах о наказаниях в Советском Союзе в 1926 и 1930 гг., в законах Третьего Рейха в 1935 г. и фашистской Италии в 1930, отражающих убеждение законодателей тех лет в том, что склонности «предполагаемого преступника» можно подавить посредством причинения ему сильной физической боли.
Суммарное число жертв, например, красного террора коммунистической революции в 1918 - 1922 гг., согласно консервативным оценкам, достигло — минимум 600 тыс., т.е. более 100 тыс. в год. Сюда не включены жертвы гражданской войны, в том числе белого террора, и все косвенные жертвы самой революции. Так или иначе,
от пятнадцати до семнадцати миллионов человеческих жизней были принесены в жертву «идолу революции».
Человеческая жизнь потеряла свою ценность, и ее попирают без угрызений совести или раскаяния. «Чистки» стали ежедневным или еженедельным событием; убийство — каждодневной рутиной. Добавьте к этому миллионы людей, лишенных всей своей собственности, арестованных, заключенных в тюрьмы, концентрационные лагеря и другие места арестантского содержания, подвергшихся пыткам или ссылке. Добавьте также миллионы тех, кому пришлось бежать, чтобы спасти свою жизнь, или тех, кто погиб при эмиграции или стал беженцем — беспомощным, покинутым, без дома и семьи и, как правило, лишенным средств к существованию.
В переходные периоды число беженцев неизменно растет. Так было на закате греко-римской эры и в начале христианской эры в связи с внутренней и внешней миграцией народов в раннем средневековье. Другой яркий пример восходит к истории тринадцатого и четырнадцатого веков. Беженцы того времени могли бы эхом отозваться на слова Данте, одного из самых известных беженцев тех столетий, который «знал на вкус соль с чужого хлеба, испытал, как трудно подниматься по чужой лестнице». Далее, примите во внимание, что
в настоящее время не щадят ни невинного ребенка, ни седин преклонного возраста, ни нежных девушек и женщин. Именно они являются главными жертвами войн, революций, преступлений и других форм насилия. Цивилизация, которая до 1914 года кичилась своей гуманностью и сопереживанием в противовес приписываемой «варварам» жестокости и бесчеловечности, дегенерировала до такого низкого и грубого состояния, которое превышает приписываемую «варварам» жестокость.
Возникнув вновь в двенадцатом и тринадцатом веках в духе гуманизма, сочувствия, земной мудрости и благородных стремлений, «чувственная культура» Запада закончила эту фазу своего существования взрывом животной жестокости и насилия. Невозможно представить себе более полного и трагического банкротства. Пока общество пытается функционировать в «чувственных» рамках, нет и надежды на прекращение дегуманизации, деморализации и ожесточения, на прогрессивную замену закона физической силы на все моральные, религиозные и социальные ценности.
5
И последнее: банкротство «чувственной культуры» достигает кульминации в своей неудаче прийти к главной заветной цели — высокому материальному стандарту жизни, доступному всем. По очевидным причинам во время «юношеской» и более зрелых стадий «чувственная культура» ещё справляется с этим.
«Чувственного общество» прикладывает все усилия, чтобы приумножить материальные ценности. С помощью науки и технологии, посредством эффективного производства, коммерции и торговли, иногда
посредством грабежа более слабых народов оно преуспело в распространении идеи материального комфорта среди своих членов намного больше, чем в любом ином обществе.
Поэтому «здоровые» стадии «чувственной культуры» всегда характеризовались значительным улучшением материальных условий жизни. Это наблюдалось в Греции и в эллинском мире с пятого по второе столетия до н.э. — в период возрождения и роста «чувственной культуры». Материальный стандарт жизни заметно возрос по сравнению с шестым веком до н.э. По той же причине первое и второе столетия н.э. демонстрируют в Риме самый высокий уровень жизни. По той же причине в средневековой Европе материальный стандарт жизни значительно возрос в двенадцатом и тринадцатом веках и первой половине четырнадцатого. Потом, после сильного упадка, он поднимался с небольшими колебаниями с пятнадцатого по двадцатое столетия, достигнув в девятнадцатом столетии и в предвоенный период уровня, не имеющего прецедентов в человеческой истории...
Следование этой тенденции дало западному обществу безопасность жизни и защищенность от боли, вызванной внешней средой. Это способствовало улучшению физического здоровья посредством предотвращения или уничтожения многих болезней. Благодаря всем этим изменениям продолжительность человеческой жизни увеличилась, и жизнь стала во многих отношениях менее тяжелой и более счастливой. Этот
успех стал причиной неограниченного «оптимизма» западного общества, особенно с восемнадцатого по двадцатое столетия. В 1927 году ученые и власть предержащие продолжали единогласно выражать эту «оптимистическую» веру в возможность неограниченного улучшения материальных условий, дальнейшего удлинения человеческой жизни или даже в ещё большее «счастье»...
Этот «рай» казался вполне научным, правдоподобным и убедительным. Будучи безразличным к скрытым колебаниям, общество было так же равнодушно к скрытым силам, которые подрывали сами источники его материального процветания. Деморализация, дезинтеграция, войны, анархия, революции, преступность, жестокость и другие разрушительные силы не способствуют бизнесу и процветанию. При таких обстоятельствах исчезает безопасность владения собственностью; стимулы для эффективной работы ослабевают; производство, коммерция и торговля постепенно сокращаются. То, что было создано, быстро уничтожается войной и анархией. То, что было заработано, тут же тратится из-за неуверенности в будущем.
Экономика «дальнего действия» заменяется на экономику немедленной выгоды или на обыкновенный грабеж. Такие переходы неизменно сопровождались колоссальной и часто неожиданной экономической катастрофой и понижением материального уровня жизни. Катастрофическое разрушение экономических ценностей,
понижение материального уровня жизни, деиндустриализация, декоммерциализация вместе с нескончаемой нищетой, следующей за ними, слишком известны, чтобы вдаваться в особые детали...
Мировая война 1914 - 1918 гг. была первой в серии катаклизмов, которые истощили сами источники нашего процветания, повернув при этом вспять тенденцию материального роста. Приходилось прибегать к искусственным мерам преодоления кризиса — главным образом за счет будущих поколений; но эти меры оказались поверхностными и неадекватными. С начала войны в 1939 году понижение стандартов жизненных условий стало катастрофическим повсюду.
Перевооружение стало поглощать не только излишки (если излишки вообще были), но жизненно важную долю национального богатства и дохода — даже в странах, оставшихся нейтральными. Чем больше стран континента оказывалось вовлечено в войну, тем дальше распространялись лишения и нищета, сжимая в своих тисках миллионы людей. Их материальный стандарт жизни упал до уровня, существенно более низкого, чем стандарты средневековья. Голод, недостаток одежды и добротного крова, отсутствие регулярного сна стали общими для всей Европы, большей части Азии и многих стран Африки так же, как и для других территорий. Безопасность и преуспевание были на грани исчезновения... Таким образом,
за три-четыре десятилетия «чувственная культура» смела все материальное богатство и другие ценности, созданные за предыдущие столетия. Человек сидит среди руин своего былого прекрасного общественного здания, окруженный — в буквальном и переносном смысле — устрашающей массой трупов...
1
Задача возрождения России падает на Ваши плечи, задача — бесконечно трудная и тяжелая. Сумеете ли Вы выполнить её? Сможете ли выдержать этот экзамен истории? Огромная трудность её усугубляется еще тем, что Вы оказались на великом распутье, без путей, дорог и спасительного плана.
«Отцы» Ваши не могут помочь Вам: они сами оказались банкротами; их опыт, в форме традиционного мировоззрения интеллигенции, оказался недостаточным, иначе трагедии бы не было. От берега этого мировоззрения волей-неволей приходится оттолкнуться… Он надолго исчез в зареве войн, в грохоте революции и в тёмной бездне могил, всё растущих и умножающихся на русской равнине. Если не мы сами, так эти
могилы вопиют о неполноте опыта «отцов» и ошибочности их патентованных спасительных рецептов.
Но раз старые пути негодны, где же новые? Мы все сейчас похожи на людей, ошарашенных ударом дубины, заблудившихся и ищущих, страстно и горячо, до боли, до исступления — нужного до смерти выхода. Ищем, тычемся туда и сюда, подобно слепым щенятам, но темно кругом.
А история не ждёт, она ставит ультиматум; бьёт грозное: memento mori («помни о смерти»), бьёт двенадцатый час нашей судьбы и решается наше: быть или не быть? Позволю наметить некоторые «вехи» того пути, по которому, с моей точки зрения — возможно ошибочной, возможно близорукой — мы должны двинуться в дальнейшее историческое странствие. Это
даже не «вехи», а скорее указания на то, чем мы должны запастись, пускаясь в этот тёмный путь, чтобы выбраться вновь на светлую дорогу жизни и живой истории из мрачных бездн долины Смерти. Первое, что Вы должны взять с собой в дорогу, — это
знание, это чистую науку, обязательную для всех, кроме дураков, не лакействующую ни перед кем и не склоняющую покорно главу перед чем бы то ни было; науку, точную, как проверенный компас, безошибочно указывающую, где Истина и где Заблуждение. Берите её в максимально большом количестве. Без неё Вам не выбраться на широкий путь истории. Но не берите суррогатов науки, тех ловко подделанных под неё псевдознаний, заблуждений, то «буржуазных», то «пролетарских», которые в изобилии преподносят Вам тьмы фальсификаторов.
Опыт и логика — вот те реактивы, которые помогут Вам отличить одно от другого. Иных судей здесь нет. Вашим девизом в этом отношении должен служить завет Карлейля: «Истина! хотя бы небеса раздавили меня за неё! Ни малейшей фальши! хотя бы за отступничество сулили все блаженства рая!» Второе, что Вы должны взять с собой, это
любовь и волю к производительному труду — тяжёлому, упорному, умственному и физическому. Времена «сладкого ничегонеделания» — doice farniente — кончились. Мир не зал для праздношатающихся, а великая мастерская, и человек — не мешок для переваривания пищи и пустого прожигания жизни, а прежде всего — творец и созидатель.
История не терпела и в прошлом праздных тунеядцев: рано или поздно она сбрасывала их в кучу ненужных отбросов. Тем более не терпит их она теперь и особенно среди нас: «не трудящийся, да не ест» — таков её жестокий и безусловный ультиматум. Дорога предстоит бесконечно тяжелая. Только знания и труд, вместе взятые, могут преодолеть ее. Каждое из сокровищ, порознь взятое — знания без труда или труд неумелый и слепой, — не спасут…
2
Но мало и этого. Нужно запастись ещё и другими ценностями. В ряду их на первом месте стоит то, что я называю религиозным отношением к жизни.
Мир не только мастерская, но и величайший храм, где всякое существо и прежде всего всякий человек — луч божественного, неприкосновенная святыня. «Homo homini deus est» («человек человеку бог» — deus, а не lupus — волк) — вот что должно служить нашим девизом. Нарушение его, а тем более замена его противоположным заветом, заветом зверской борьбы, волчьей грызни друг с другом, заветом злобы, ненависти и насилия, не проходило никогда даром ни для победителя, ни для побеждённых. Оправдалось это и в наши годы...
Что пожинаем мы от своей ненависти и кровавого пира? Ничего, кроме жатвы смерти, горя и океана страданий. Распиная других, мы распинаем себя. Так случилось теперь, так было и в прошлом. Пора это усвоить.
Пора усвоить и другое: одно насилие никогда не ускоряло движение к далеким вершинам идеального. Вместо ускорения оно лишь замедляло его. Примером в нашей истории может служить эпоха Петра, не давшая ничего, кроме пышного фасада, закрепостившая сильнее народ и погрузившая его на полтора столетия в бездну невежества и бесправия. То же случилось и с нами: поспешив, мы очутились не в 22 столетии, а в 18 веке. Мало сего, Тэн прав, говоря:
ни одно из хороших социальных жилищ не было выстроено сразу, по полном разрушении старого и по абсолютно новому, выдуманному искусным архитектором, плану. Каждое из них, напр., английское общество, воздвигалось вокруг первичного, массивного ядра и опиралось на него; лишь постепенно и исподволь к нему делались пристройки и вводились изменения. Словом,
хорошо и прочно строится лишь то, что строится исподволь и постепенно, а не «по щучьему велению», не путем конвульсивных и смелых разрушений старого дочиста. Подобно французскому народу в 19 столетии, мы забывали эту истину. И платились и платимся за её забвение. Это обстоятельство диктует нам внимательнее оглянуться на наше прошлое. Заботливое рассмотрение его показывает нам, что много хорошего было и в Московской Руси, что было смято иноземными ботфортами Петра. Немало его было и в более близком прошлом. Пора оценить это ценное, заботливо поднять его семена и оживить силою мысли и напряженного труда. Выполнение этой задачи означает восстановление, улучшение и сохранение нашего национального лица. Этот термин и эта задача так были запачканы в прошлом, что мешали нам рассмотреть то здоровое, что было и есть в желании иметь среди других народов истории свое национальное лицо, свои оригинальные черты и своё право на место и роль в великой драме истории.
Теперь, когда история грозит нас обезличить, когда другие народы готовы исключить нас из числа главных действующих лиц и перевести нас на роль простых статистов, мы начинаем понимать великую ценность национального лица.
Если для каждого из нас иметь своё лицо лучше, чем быть безличным, то то же относится и к целому народу. Пора понять, что всякая попытка отказаться от своего лица приводит либо к безличности, либо к искажению этого лица и к превращению его в истоптанный каблуками прохожих бесформенный кусок мяса, с синяками, порезами и ранами. Если мы не хотим этого, пора отказаться от «чурания себя», пора исправить этот грех наших отцов. Нужно это сделать и потому, что международное братство мыслится не как братство безличных общественных организмов, а как братство народов, т.е. групп с определенным лицом, а не с гладким и пустым местом. Мало того. Этот завет диктуется сейчас и мотивом, гласящим: «иди к униженным, иди к обиженным».
Есть ли сейчас на земле другой народ, более обнищалый, более голодный, более несчастный, более эксплуатируемый, чем наш родной, великий — даже в своем несчастии — русский народ? А раз так, то наша обязанность всячески помочь сохранить ему его тело, его жизнь, его душу, его «лицо» и остатки его исторического достояния и богатств. Быть может последнее нельзя спасти — уже поздно, — но спасти жизнь, душу и «лицо», это спасти главное: достояние и богатство — дело наживное.
3
Отправляясь в путь, запаситесь далее совестью, моральными богатствами. Не о высоких словах я говорю: они дешевы и никогда в таком изобилии не вращались на житейской бирже, как теперь, а говорю о моральных поступках, о нравственном поведении и делах. Это гораздо труднее, но это нужно сделать, ибо
я не знаю ни одного великого народа, не имеющего здоровой морали в действиях. Иначе Вы будете иметь ту вакханалию зверства, хищничества, мошенничества, взяточничества, обмана, лжи, спекуляции, бессовестности, тот «шакализм», в котором мы сейчас захлебываемся и выдыхаемся.
Придется подумать Вам и о том, кого взять с собой в спутники и руководители.
Настало время от ряда былых спутников отказаться: они завели нас в пропасть. Я бы взял в качестве таковых таких лиц, как Нил Сорский, Сергий Радонежский — носители идеала старца Зосимы; как Толстой и Достоевский. Такие «спутники», по моему мнению, — не обманут.
Позволю обратить Ваше внимание и еще на один факт: на семью. Вы знаете, что она разлагается. Но должны знать и то, что без здоровой семьи невозможно здоровое общество. Слишком далеко зашел здесь развал и духовный и биологический, через половые болезни ускоряющий вымирание и вырождение русского народа. Пора остановить это бедствие.
Оздоровление семьи, улучшение ее организации в том направлении, чтобы она, как первый скульптор, лепящий Socius'a из биологической особи, создавала и выпускала из своих рук индивидов с знаниями, с волей, с энергией, полагающихся на самих себя, — эта задача доступна каждому из Вас и составляет Вашу основную обязанность.
И каждый из Вас сам должен стать настоящим socius'ом, индивидуальностью, чуждой и эгоистического шакализма, и невежественно слепой стадности... Таковы те главные ценности, которыми Вы с моей — быть может, весьма несуразной — точки зрения должны запастить, пускаясь в великий путь и подготовляясь к великому экзамену. Я не знаю, выдержите ли Вы это тягчайшее из тяжких испытаний. Но
надеюсь, что «Сим победиши». Хочу верить и всем сердцем желаю Вам полного успеха. Ваш успех будет означать спасение 100-миллионного народа от физической и духовной смерти…
1
Все крупные общественные движения начинаются и идут под знаменем великих лозунгов: «царства Божия на земле», «Бога и веры», «свободы, равенства и братства», «водворения справедливости», «прогресса», «демократии» и т.д. Множество лиц, прямо или косвенно участвующих в них, верили и верят, что эти движения призваны «уничтожить вековую несправедливость» и осуществить эти «великие идеалы». Последние являются «крыльями», на которых поднимается, ширится и взлетает общественное движение. Они — обычные спутники последнего. Они его «прикрашивают», «пудрят», «расцвечивают» для того, чтобы был возможен энтузиазм и фанатизм, героизм и безграничная вера, необходимые для успеха таких движений. Так было и бывает всегда. Но вместе с тем
ни одно из движений никогда не осуществляло в сколько-нибудь серьезном масштабе выставленных «идеалов». Объективная действительность, получавшаяся в результате таких движений, всегда была далекой от выставленных лозунгов. История зло шутила и продолжает шутить над людьми в этом отношении.
Христианство дебютировало с лозунгами «царства Божия на земле», «братства», «бесконечной любви» и «равенства», и т.д. Объективным результатом были иерархия церкви, ад на земле, деспотизм папства, инквизиция, зверства и войны. Реформация шла под лозунгами свободы совести, прав человека, торжества разума и т.п. Объективный результат: сожжение и преследование инаковерующих протестантами и реформаторами, войны и тьма новых суеверий, пришедших на место старых. Французская революция провозгласила «свободу, равенство, братство», «декларацию прав человека и гражданина», «религию разума». И никогда не было такого неравенства, зверства, деспотизма и «псевдорационального культа заблуждений», как в годы революции. Вспомним лозунги мировой войны. Вместо них объективно получился Версальский договор, не требующий пояснений. Не приводя других фактов, утверждаю, что это
явление «иллюзионизма», расхождения «тьмы низких истин» от «возвышающего обмана», — явление общее, позволяющее формулировать его в форме особого закона, называемого мною
законом социального иллюзионизма.
Великие лозунги: «освобождение от деспотизма самодержавия», «самоуправление народа» и «автономия лиц и групп», «полная демократия», «самоопределение народов», «мир, хлеб и свобода», «низвержение капитализма», «полное равенство», «раскрепощение трудящихся классов», «власть рабочих и крестьян», «диктатура пролетариата», «коммунизм», «Интернационал», «мировая революция» и т.д. Из одного края великой русской земли до другого проносились они, заражали миллионы, зажигали их огнём энтузиазма и фанатизма, будили и опьяняли их и возбуждали великую веру к себе и в себя. Казалось, что великий час пробил, вечно жданное наступает, мир обновляется и «синяя птица» всех этих ценностей в руках... Достаточно было двух-трех лет, чтобы слепцы из слепцов и глухие из глухих убедились в своих прекрасных иллюзиях. Они растаяли как дым. Вместо «синей птицы» в руках оказалась та же ворона, только обстриженная и искалеченная...
История еще раз обманула верующих иллюзионистов. Поистине «слепые вели слепых и все упали в яму». Миллионы за эти иллюзии заплатили жизнью, другие — невыносимыми страданиями, третьи — горьким похмельем, четвертые, вдохновители иллюзий, — потерей ореола вождей и спасителей человечества, падением в бездну цинической подлости, низкой преступности, в пропасть махинаций самолюбивых интриганов, тиранов и темных дельцов.
Октябрьская революция ставила своей задачей разрушение
социальной пирамиды неравенства — и имущественного, и правового, — уничтожение класса эксплуататоров, и тем самым эксплуатируемых. Что же получилось? — Простая перегруппировка. В начале революции из верхних этажей пирамиды массовым образом были выкинуты старая буржуазия, аристократия и привилегированно-командующие слои. И обратно, снизу наверх, были подняты отдельные «обитатели социальных подвалов». «Кто был ничем, тот стал всем». Но исчезла ли сама пирамида? — Ничуть. Если слепым сначала казалось, что она исчезает, то только в начале революции и только слепым.
Через два-три года разрушаемая пирамида оказалась живой и здоровой. На низах снова были массы, наверху командующие властители. Последние были ещё более привилегированы, чем старая власть, первые — ещё более обездолены, чем раньше. При старом режиме у них всё же были кое-какие права и гарантии, у власти — ряд ограничений, за которые она ни юридически, ни фактически не могла переступать... Теперь... у массы и гражданина не оказалось никаких прав, даже права на жизнь. Она превратилась в случайность, гражданин — в улитку, которую мог раздавить и давил — без разбора рабочего и крестьянского происхождения — каблук первого встречного комиссара. Власть и её агенты были не ограничены. Они могли вмешиваться во всё. Нормой стало: «что угодно повелителю, имеет силу закона». Ни законов, ни гарантий, ни прав — вот объективный результат «поравнения»...
«Имущественное равенство»… Оно осуществлялось в «реквизициях» вплоть до последней пары ложек и белья. Но в пользу кого и кем? Агентами власти и её клиентами в пользу себя самих. Конечно, это не мешало иногда бросить обглоданную кость и крохи, якобы в пользу общества и бедноты, но только крохи, и то жалкие. Это «равенство» проявлялось в том, что рабочий класс и крестьянство умирали от голода, — верхи жили на пайке «что душа хочет». Там было всё, вплоть до тропических фруктов, автомобилей и... нескольких любовниц. А теперь это
«имущественное равенство» может видеть всякий экспериментально: пусть он побывает в России,
посмотрим, как живут в Москве и в других местах власть имущие, их квартиры, стол, одежду, автомобили и т.д., и как там же валяются на улицах голодные и оборванные люди. Для этого достаточно просто пройти по двум-трём улицам. Контраст нищеты и роскоши в современной России больше, чем в любой «буржуазной» стране. Пропасть между «уровнем жизни» спекулятивных верхов и умирающей от голода многомиллионной массы… В итоге — и правовое и имущественное неравенство не уменьшилось, а усилилось. Пирамида стала не покатее, а круче и острее... «Всё возвращается на свои места». Поистине неожиданные трюки выкидывает история, ошарашивая горячие, но невежественные головы. А уничтожение эксплуатации? Людей мучили и хлестали хуже, чем хлещет дурной извозчик изнемогающую лошадь. В то же время, как и теперь, верхи жили «на славу» и копили капиталы. Они сами «не сеяли и не жали, но успешно собирали в житницы». В настоящее время 30 млн. крестьян умирает с голоду, остальные задавлены тяжестью неимоверных многочисленных налогов, рабочие — непосильной работой и нищенской платой, а верхи и новая буржуазия, вышедшая гл. обр. из коммунистов и кругов им близких, сколотили и сколачивают весьма солидные капиталы и кладут начало будущим банкирским домам и солидным капиталистам. Вместо уничтожения эксплуатации революция создала в 1918-1920 гг. небывалую эксплуатацию, настоящее крепостничество в одной из худших форм, в форме государственного рабства; в 1921-1922 гг. с новой экономической политикой оно несколько смягчилось, но по-прежнему представляет эксплуатацию «буржуазного общества», усиленную во много раз.
2
Была провозглашена свобода. Действительность преподнесла такую «свободу», от которой все взвыли. Поведение людей оказалось связанным и опекаемым всесторонне. Автономия их пала до нуля. Область опеки, регулировки и вмешательства власти стала беспредельной… Свободы совести, слова, печати, союзов, собраний объявлены были «буржуазными предрассудками». Власть стала вести «учёт и контроль» и регулировать все стороны поведения и взаимоотношений. Что должен гражданин есть и пить, что делать, какой профессией заниматься, как и во одеваться, где жить, куда ездить, чем развлекаться, что и как думать, что читать, писать, во что верить, что хвалить и порицать, чему учиться, что издавать, что говорить, что иметь и т.д. и т.д. — всё было определено и регулировано. Люди обращены были в манекенов, которых дергали, но сами они не могли определить свое поведение. Я
часто завидовал домашним животным: их хоть в стойле предоставляют себе самим, а граждане РСФСР не имели и этой свободы: в их «стойло» даже ночью то и дело врывались «регулировщики» и «наводили свой учёт и контроль», часто кончавшийся тюрьмой или свободой смерти... Тюрьмы были переполнены как никогда, и не столько «буржуями», сколько крестьянами и рабочими. Целыми стадами гоняли людей на сотни «повинностей». Печать свелась к уничтожению всех книг и газет, кроме правительственных, собрания — к правительственной повинности для выслушивания очередной порции коммунистического «оратора», союзы — в фикцию и т.д. Словом,
получилась такая «свобода» необузданного самодурства власти и беспросветного рабства населения, что гражданин с полным основанием мог завидовать свободе рабов.
Революция «на весь мир» провозгласила в октябре «мир». На деле же из него получилась зверская и безжалостная война, беспощадная и бессердечная, в течение трёх лет после того, как остальные народы перестали воевать. Миллионы жертв, разрушенные города и сёла, взорванные мосты, развороченные пути, опустошенные нивы, замолкшие фабрики, кровью орошённые равнины России — свидетельства этого «мира»... Едва ли бы и сам дьявол сумел злее надсмеяться над этим «миром»... Наконец замолк гром пушек. Но остался милитаризм, пронизывающей всю жизнь русского общества.
Вся общественно- политическая жизнь милитаризована до сокровенных глубин, вплоть до обучения и посещения собраний и лекций. «Кто плохой воин, тот гражданином быть недостоин» — так гласили официальные плакаты. Всё управление, вся психология милитаризована. Перед вами не страна, а огромная казарма... Получившийся «мир» достоин коммунистической «свободы».
В трёхчленной формуле октябрьской революции стоял наряду с «миром» и «свободой» — «хлеб»... Населению были обещаны «кисельные берега и молочные реки», сытость, довольство, «курица в супе». Вместо этого русский народ накормили... свинцовой пулей, корой, травами, глиной, жмыхами, дурандой и в качестве десерта... мясом своих детей... «И будешь ты есть плод чрева твоего, плоть сынов твоих и дочерей твоих», — сказано в Библии. Россия стала великим кладбищем сотен тысяч трупов, умерших от голода и разобщённых и разбросанных по её лесам и лугам, городам и сёлам...
Таков хлеб, которым накормила революция русский народ... С 1921-1922 гг. питание столиц и городов несколько улучшилось за счёт остальной России, зато деревенская Русь за эти годы стала голодать сильнее не только в районах, постигнутых катастрофическим голодом, но и в других областях: неимоверно тяжёлые налоги заставляют крестьянство продавать самое необходимое, продналог оказался не легче, а тяжелее разверстки. Крестьянин снова недоедает, во славу Интернационала, Советской власти и новой спекулятивной буржуазии.
Революция провозгласила принцип автономии народов, областей и децентрализацию. На бумаге она как будто провела свои обещания. На месте Российской империи теперь числится ряд автономных советских республик и областей. На деле же Россия сейчас централизована гораздо сильнее, чем раньше. Все эти автономные республики имеют чисто фиктивное существование и представляют простые вывески, скрывающие суть дела.
Всем и вся управляет Москва, «Политбюро Рос. Коммунистич. Партии» в составе пяти человек. Сюда стянуты все провода управления и отсюда исходят все «токи» власти. Остальные — простые исполнители приказов этой пятерки. Как Французская революция только довела до предела основные свойства старого режима, в том числе и тенденцию централизации 2-й половины 18-го века, так и русская революция довела до предела дурные стороны старого режима, в частности его деспотизм, тиранию, его бесправие, его централизацию и бюрократизацию. Если царизм не давал возможности развитию земского и городского самоуправления, не признавал автономию национальностей и областей, то революция пошла ещё дальше по этому пути, прикрыв свое дело архиавтономными лозунгами и вывесками.
Основным лозунгом коммунистической революции был лозунг разрушения капитализма. Во что же он вылился? Грандиознейшее обнищание страны и вымирание, наступившее в итоге «коммунизации», рост крестьянских восстаний, грозивших власти, заставили последнюю в 1920 г. сделать первый шаг назад: провозгласить вместо коммунизма государственный капитализм, представляющий якобы высшую форму капитализма. Я не знаю, цинизмом или невежеством объясняются такие заверения. То, что у нас введено было под именем государственно-капиталистической системы, представляет буквальное повторение хозяйственной системы древней Ассиро-Вавилонии, древнего Египта, древней Спарты, Римской империи периода упадка и т.д. Эта-то
примитивная система, несравненно более древняя, чем частный капитализм, наступавшая обычно в периоды декаданса, войн и обнищания, в силу тех же условий долженствовавшая наступить и у нас, была объявлена «высшей формой капитализма». Невежественные и трагические шутники! — остается сказать им на это. Мудрено ли, что вместе с ней рабочие и крестьяне попали в то же положение, в каком они были всегда при такой системе: в положение рабов и крепостных Египта, рабов и илотов Греции, колонов и закрепощенных ремесленников Римской империи и т. д.
По сравнению с этим положением государственных крепостных положение рабочих в буржуазном обществе являлось — и с материальной, и с правовой, и с моральной стороны — недосягаемым идеалом. Рядом с этим результатом неизбежно явилось и второе следствие этой наихудшей формы капитализма: дальнейшее падение производительности труда, дальнейшее обнищание и вымирание. Вообще государственно-капиталистическая система экономически неизбежно ведет к этому обнищанию и через это — к самогибели. Если в ряде обществ она могла сравнительно долго существовать, то только потому, что грабила другие народы путем войны или бесчеловечно эксплуатировала трудовые слои, заставляя их работать сверх сил в пользу кучки властвующих. В итоге и наши «слепые вожди» поняли это и принуждены были сделать новый шаг назад: прокламировать новую экономическую политику, а тем самым частный капитализм.
Началось усиленное заигрывание и зазывание частного капитала; сотни приманок были пущены в ход, чтобы привлечь его: и аренда, и концессия, и архиростовщические проценты, и признание долгов, и всякие гарантии, — словом, началась распродажа России оптом и в розницу с целью привлечения капитала. Денационализировали деревню и мелкую промышленность, продолжают, упираясь, денационализировать и крупную исподволь. Есть нечто поистине знаменательное в той злой шутке, которую история выкинула с коммунистами: их же самих своими собственными руками она заставила возводить то, что они разрушали. Теперь они пытаются капитализм насадить всеми силами, но разбойники редко могут стать организаторами хозяйства. Изгнанный капитал, несмотря на все приманки, не идёт. Поистине большего банкротства коммунизма трудно вообразить.
3
Но ирония истории идёт дальше... В России возникла и бушует небывалая собственническая стихия. У нас в деревне не было настоящей мелкой буржуазии, у крестьян — глубокого чувства и положительной оценки института частной собственности. Теперь то и другое налицо. Революция превратила наших общинников-крестьян в индивидуалистов-собственников. По всем областям России идет стихийное выделение крестьян на отруба и хутора. То же и в городе.
Здесь объективным результатом явилось образование новой буржуазии — «нэпманов», — пока чисто спекулятивной, шакаловидной, хищной, непроизводительной, но архииндивидуалистической, полнокровной и ничего общего не имеющей со старой «импотентной» буржуазией. Выйдя главным образом из рядов коммунистов, сколотив капитальцы путём грабежа, «национализации», «реквизиций», «коммунизаций» плюс — мошенничества, обмана, спекуляций, она знает цену «хорошим словам»: «что твоё — моё, что моё — моё» — таково было осуществление ею коммунизма на практике. Её не проведёшь теперь хорошими словами, она к ним глуха и будет защищать награбленное всеми силами, «зубом и ногтем». Её число растет. Вышедшие из партии коммунистов в огромной части перешли в этот слой новой буржуазии. Стадия коммунизма пройдена, оставив по себе появление и расцвет антикоммунизма, психологию частной собственности, образование полнокровной сельской и городской буржуазии и ненависть к идеологии и системе коммунизма-социализма.
Такое же полное банкротство случилось и с диктатурой пролетариата. В стране, где пролетариат составлял не больше 3-4% населения, такая диктатура, если бы она и была осуществлена, могла бы быть только тиранией пролетарского меньшинства над большинством. Фактически и этого не было. В 1917-1918 гг.
мы имели власть, составленную из лиц, никогда не работавших на заводе или на поле, вышедших из среды буржуазных классов, но опиравшихся на стихийное движение значительной части армии, крестьян и рабочих. Став во главе движения, мастерски используя усталость от войны, недовольство от ухудшения материальных условий, желание отобрать помещичьи земли, — они были вынесены наверх этими массами. Заняв верховные командующие позиции, они допустили на подчинённые места множество выходцев из крестьян, рабочих и солдат. Наученные опытом, зная непрочность своего положения, они с первых же дней захвата власти принялись за организацию армии своих преторианцев. Создав аппарат насилия и террора в виде ЧК, тем самым они положили начало перерождению трудовых масс — во власть тирании над этими массами.
К началу 1919 г. уже произошел отлив масс от власти, начались рабочие и крестьянские восстания. Диктаторы, вместо удовлетворения массовых желаний, перешли к необузданному усмирению их посредством своих преторианцев. Начался террор. Наивны те люди, которые думают, что он был направлен только против буржуазных классов. Он не в меньшей, если не в большей степени пал на рабочих и крестьян. Так как большинство Советов, избранных в 1918 г. трудящимися, оказались антибольшевистским (в отличие от 1917 г.), то эти Советы были разогнаны, избранные депутаты арестованы. Рабочие собрания и митинги, проникнутые оппозиционными настроениями к правительству, закрывались, не допускались, а наиболее видные члены их арестовывались. То же произошло и с крестьянскими съездами.
Вслед за арестами пришла и полоса расстрелов, индивидуальных и массовых. Последние приняли форму настоящей войны с деревней. Села и поселки окружались военно-преторианскими частями, громились, сжигались артиллерией, а вслед за «завоеванием» их наступала массовая экзекуция в форме расстрелов «зачинщиков», в форме убийства одного из каждого десятка лиц. Огромное большинство из тех сотен тысяч, которые были расстреляны властью, состояло из рабочих и крестьян.
Позже все это вылилось в форму грандиозной гражданской войны, множества фронтов, составленных восставшими массами, и необъятного количества рабочих, крестьянских и матросских восстаний, говорящих весьма ярко о характере этой мнимой «диктатуры пролетариата». С 1919 г. власть фактически перестала быть властью трудящихся масс и стала простой тиранией, состоящей из беспринципных интеллигентов, деклассированных рабочих, уголовных преступников и разнородных авантюристов. Причины этого «странного» положения таковы. Небольшая, но хорошо организованная группа может управлять группой, в десятки раз её превосходящей по числу. Дисциплинированная воинская часть побеждает гораздо более численную, но плохо вооруженную и организованную армию. Исторический пример дает герцог Альба, с 10-тысячной армией испанцев властвовавший на 3-миллионным населением Нидерландов.
Армия большевистских преторианцев в несколько десятков тысяч способна была властвовать и насиловать многомиллионную массу. Это делать было тем легче, что к этому времени (1919 и позднейшие годы) пролетариата в городах почти не стало: с развалом промышленности состав его сократился в 4-5 раз. Получилась «диктатура пролетариата без пролетариата». Массовые выступления его стали невозможными. Кулак многотысячной пролетарской массы перестаёт существовать. Оставшаяся небольшая часть не могла быть внушительной силой. Ещё бессильнее оказалась деревня. Население России, разбросанное на 1/6 части земного шара, распылено, очень редко и потому не в состоянии организованно выступить сразу и действовать планомерно. Это затруднялось и тем, что печать была захвачена властью, все другие органы её были закрыты. Власть же захватила почту, телеграф, телефон, пути сообщения и общения. Присоедините сюда факт умелого обезоруживания населения в 1918 г., в силу чего оно оказалось безоружным. Учтя всё это, легко понять, почему крестьянские движения вспыхивали неорганизованно, без взаимной связи, почему, несмотря на их колоссальную численность, власть легко могла подавлять их. Один и тот же отряд сегодня расправлялся с одним селом, завтра перебрасывался за десятки верст, послезавтра — на новое место и таким путём мог подавлять десятки восстаний. Армия же «усмирителей» в несколько десятков тысяч легко расправлялась со многими миллионами. Большую роль сыграла и усталость масс вместе с голодом. Истощённые, обессиленные, утомленные пятью годами войны и революции, они не имели достаточно энергии для борьбы. Террор при этих условиях вызывал легко покорность и апатию.
С другой стороны, надо отдать должное и власти. Она проявила громадную энергию в организации карательных отрядов. Питая их сытно за счёт населения, предоставляя им свободу грабить и насиловать, ежечасно гипнотизируя их своей агитацией, она спаяла их в единую, крепко сплоченную группу преторианцев и связала судьбу и благополучие последних со своей собственной судьбой. Присоедините сюда, наконец, веками воспитанную привычку русского народа к повиновению палке, физическому насилию...
Власть, вынесенная в 1917 г. на плечах рабочих, солдат и крестьян, в течение 1 1/2 лет выродилась в диктатуру над рабочими и крестьянами, став из «трудовой» власти чистым деспотизмом. Её армия преторианцев — «отряды особого назначения» —организована. Рядом с ней создана своя бюрократия. Печать, почта, дороги — в руках правительства. Население истощено и распылено. Отсюда понятно, почему оно держится, несмотря на то, что 97% населения его ненавидит глубже и сильнее, чем они ненавидели старый режим. Вместо «диктатуры пролетариата» получилась диктатура авантюристов над народом… Сказанное достаточно чётко подтверждает правильность закона социального иллюзионизма: социальная пирамида русского общества осталась нетронутой, переменились лишь жильцы разных этажей пирамиды; неисполнение ни одного из лозунгов, а осуществление результатов, противоположных им; равенство — правовое и экономическое — не увеличилось, а уменьшилось; эксплуатация не ослабела, а усилилась; объём свободы страшно сократился; деспотизм власти возрос; разрушено народное хозяйство; вместо создания более совершенной системы общества введён архаический строй государственного рабства, характерный для древних деспотических организаций; создала стихию индивидуализма, частной собственности, клику авантюристов, расхищающих остатки золотого фонда России, беспринципных антропоидов, сеющих ненависть, вражду и новые бедствия. Таков сжатый бухгалтерский подсчёт новых «завоеваний великой революции». Радуйтесь, господа апологеты этой прожорливой особы! «Бухгалтерский» баланс «завоеваний» всех «великих» по пролитой крови революций привёл к определенному итогу, гласящему: «Величайшими эпохами реакции в истории любого народа являются эпохи глубоких революций, а величайшими реакционерами — величайшие диктаторствующие революционеры».
1
Материальное положение крестьянства в 1921, 1922 гг. резко ухудшилось. В голодных областях оно ужасно. Но невесело оно и в неголодных районах. Замена разверстки продналогом не облегчила положение крестьянина. Теперь с него «дерут» семь шкур в виде множества налогов и повинностей. Материальное положение рабочего класса видно из цифр его заработка. До войны средний месячный заработок рабочего равнялся 21 руб. 25 коп.; в 1920 г. — 2 руб. 70 коп., в 1921-1922 гг. — от 2 до 7 руб. Прибавьте к этому абсолютно безвыходное положение армии безработных, превышающей 1 млн. человек, и картина будет вполне ясной! Опыты «коммунизации» и «государственных капитализмов» разорили страну. Такое положение дел волей-неволей заставило коммунистов «бить отбой» и начать заманивание капитала. Отсюда — новая экономическая политика, денационализация мелкой и средней промышленности, щедрое обещание аренд, концессий, распродажа России и готовность предоставления капиталистам львиных выгод и процентов без «признания собственности», но с правом пользования, владения и распоряжения на 50 и даже 99 лет. Это у нас называется непризнанием собственности!
Но, увы! капитал, который так рьяно разрушали, не идёт, несмотря на все приманки. Из предприятий, предназначенных к аренде, взяты в аренду предприятия, не требующие вложения капиталов. Основным мотивом их аренды был мотив «снятия жира», т.е. разграбление остатков сырья, инструментов и машин арендаторами в свою пользу. Общее число рабочих на этих предприятиях очень невелико. О крупных и больших концессиях, где требуется вложение капитала, пока говорить серьезно не приходится.
В итоге этой политики «назад к капитализму», введшей снова в игру выключенный стимул личного интереса, замечается некоторое оживление торговли, производительности в деревне, не постигнутой голодом, в мелкой промышленности, освобожденной от цепей национализации, но все это в размерах скромных.
Бесправный режим и система произвола тормозят возрождение экономики. Что же касается крупной индустрии, пока ещё не денационализированной, то она продолжает разрушаться и приносить всё больший дефицит, словом — агонизирует. Система «государственных трестов» (т.е. государственных богаделен и синекур для коммунистов и спекулянтов, где они, в качестве членов правления, получают громадные оклады, но не несут — в отличие от предпринимателя — риска, куда поэтому попало много дезорганизаторов, а не организаторов хозяйства, где нет стимула к энергичной работе, ибо оклад обеспечен, а риска нет), эта система успешно способствует этой агонизации.
Бесконечное число органов, «регулирующих» хозяйство, с невыясненностью и столкновением их функций, с патриотизмом своего ведомства, стремящимся «подставить» ножку другому ведомству, с взаимной борьбой и антагонизмом, — все это ещёе сильнее ухудшает и без того безнадежное состояние национализированной тяжелой индустрии и ведёт её к вымиранию. Этот
результат становится теперь понятным и нашим «гениальным» вождям и «организаторам» развала хозяйства. Итогом его может быть лишь один выход: упразднение или сокращение функций всех этих государственных органов «регулирования» хозяйства, ограничение самих экономических функций государства и власти, признание собственности (не только фактическое, а и юридическое)… Таким образом, и здесь мы имеем одни только потери и никаких приобретений. Одно разрушение без продуктивного, развивающего хозяйства страны творчества. Общее обнищание, голод, вымирание — словом, развал. После всех понесенных потерь и гибели хозяйства, в чём сами коммунисты вынуждены видеть спасение? — В восстановлении капитализма. Это значит, что их
выдуманные, «рациональные» рецепты по сравнению с бессознательно сложившейся, но гениальной по своей тонкости и целесообразности системой «капиталистического» общества решительно никуда не годятся. Это не значит, что последняя идеальна, а значит, что по сравнению с ходячими, выдуманными системами общества и хозяйства господ коммунистов и многих социалистов она несравненно лучше и совершеннее. Это многим было известно раньше. Но нужно было распятие России, чтобы поняли это и много других «верующих». Было бы поистине жаль, если бы опыт не был усвоен.
2
Тот строй общества, который мы имеем в эти годы, имел не раз место в истории разных народов, от Египта и Ассиро-Вавилонии, Спарты и Рима, Византии и т.д. Разной была только степень приближения этих обществ к предельному коммунистическому обществу. Основными причинами — родителями — такого общества были всегда две причины: война и голод и обеднение масс при наличии имущественной дифференциации.
Чем сильнее количественно и качественно поднимались «независимые переменные» войны и голода, тем резче деформировалась общественная организация в сторону «коммунистического», или этатического, или
государственно- капиталистического типа с полной централизацией, неограниченным объёмом опеки, вмешательства и регулировки властью поведения и взаимоотношений граждан, с ничтожным объемом автономии поведения последних, иначе говоря, тем сильнее область публично-правовых отношений вытесняла из всей области отношений долю отношений частноправовых.
Мы на протяжении всей истории были народом милитарным, воевавшим много, часто и в большом масштабе. Мы же на протяжении нашей истории были народом голодным, не вышедшим из полосы хронических голодовок даже в 19 и 20 веках. Мудрено ли поэтому, что
уровень этатизма, или коммунизма, у нас стоял всегда высоко. Он выражался в гипертрофированной централизации старого режима, в его абсолютизме и деспотизме, в отсутствии у нас автономии лиц и групп, в отсутствии «свободы и прав личности». Мировая исключительная война со следовавшим за ней расстройством экономической жизни, недоеданием и голодом, повышением уровня этатизма, или военно-голодного коммунизма во всех воюющих странах, должны были у нас довести его до максимума. Ибо
мы дольше всех воевали и понесли максимальные потери, ибо у нас сильнее всего развалилась экономика, ибо, наконец, посевы войны и голода у нас пали на подготовленную всей нашей историей благоприятную почву.
Эти силы определенно поворачивали «маховое колесо» истории и сторону этатизма-коммунизма, и последний должен был расцвести у нас пышным цветом. Он был «плоть от плоти, кость от кости» всей нашей истории, отмеченной печатью голода и войны, а следовательно, и их «функцией» — этатизмом-
коммунизмом. Так и случилось. Назидательно здесь то, что начало коммунизации-этатизации и в политической, и правовой, и экономической области было положено руками царского правительства (военные положения, ограничения прав личности, права собственности, частной торговли, контроль промышленно-торговых дел, права реквизиции и национализации). Война и голод росли. Сильнее поворачивалось и колесо истории в сторону этатизма-коммунизма. Царское правительство не поспевало за процессом, пыталось сопротивляться и... было отшвырнуто. Но и Временное правительство отставало. Оно, как и царское, противилось дальнейшему росту этатизации, коммунизации и поравнения. Рядом с этим оно пыталось управлять демократически, а не деспотически, что требовалось историей. За это «противоречие» повороту исторического колеса было отшвырнуто и оно. Власть должна была перейти к тем, кто этому повороту не противодействовал. Такой группой стали
большевики. Они «гениально примазались» к историческому процессу. Они были рупором конвульсии общества, вызывавшейся войной и голодом. И они победили... Не могли не победить. Поступи по их методу царизм — он не только не был бы сброшен, он вышел бы более сильным и абсолютным из переделки. Вынесенная «маховым колесом» истории — войной и голодом — власть большевиков в это время действительно опиралась на плечи огромных солдатских, рабочих и крестьянских масс. Она действительно была солдатско-рабоче-крестьянской властью. Началась оргия этатизации, национализации, коммунизации... Это был ужас... разгром... гибель... Но власть шла в ногу с историей и с голосом последней, олицетворявшимся «голосом народа».
Так дело шло до 1919 г. К этому времени все было поделено и «поравнено», вплоть до последней пары белья и столовой ложки. Старая буржуазия погибла. Имущественная дифференциация (кроме самих коммунизаторов) исчезла. Настало
равенство в общей бедности. Этот факт исчезновения имущественной дифференциации был первой «независимой переменной», толкавшей колесо истории в обратную сторону. Ибо голод и нищета только при наличии имущественной дифференциации имеют своей «функцией» деформацию общественной структуры в сторону этатизма-коммунизма. (Отсюда понятно, почему все эпохи коммунизации вызывали в виде реакции декоммунизацию таких обществ, если они не погибали в этой переделке). Бесшабашная коммунизация сама таким путём приводила к гибели «коммунизма». Этот поворот колеса выразился в росте недовольства тех же масс режимом и Советской властью.
Начались бунты и восстания рабочих, солдат и крестьян. Они росли и множились. Беспощадный террор не мог задушить и остановить их. Не будь продолжения гражданской войны — ультиматум истории, поставленный позже Советской власти, был бы поставлен раньше. Но война задерживала его и вместе с тем замедляла «вырождение власти», начавшееся с момента окончания «передела». С этого времени именно началась дегенерация «рабоче-крестьянской» власти и простую тиранию, потерявшую половину своей народной опоры. В 1920 г. наконец кончилась и война... отпала вторая причина, толкавшая колесо истории в сторону коммунизма. История теперь поставила решительный ультиматум «гениально примазавшимся» проходимцам. Он гласил: «или декоммунизируйся, или будешь сброшен», как были сброшены предыдущие правительства, пытавшиеся сопротивляться повороту колеса в сторону коммунизма.
3
Сначала власть пыталась противиться неизбежному... Но колесо с роковой силой поворачивало обратно, поэтому бунты и мятежи — крестьянские, рабочие и матросские (Кронштадт) — росли. Они стали угрожающими, и... власть отступила. Нашлась. Опоздай она в своем сопротивлении ещё на несколько месяцев — её судьба была бы решена... Ультиматум был принят, и началась... декоммунизация, концессии, аренды, продналог и... новая экономическая политика.
Началось отступление по всему фронту коммунизма. Начали «сжигать то, чему поклонялись, и поклоняться тому, что сжигали». Приступили к восстановлению капитализма, требуемого историей. За год сдали все позиции коммунизма... Теперь его нет... остался лишь его перегар и копоть... Власть отставала и отстает от требований истории, но не очень... В этом секрет её существования до сих пор... Но чем дальше, тем более вырождение продолжается, ибо не всякий разрушитель может быть созидателем… Сейчас мы находимся в следующей стадии. Мир и общая бедность энергично требуют деформации общества в сторону антиэтатизма. Нужно энергичное восстановление народного хозяйства. Нужен частный капитализм и правовой строй как его предпосылка. Основное препятствие к этому — власть и её тиранически-идиотская политика. Власть сама по себе уже препятствие, ибо её преступления не забыты, её вероломства известны, доверия к ней нет, капиталы при ней не идут, серьезная организация производства, требующая вложения капиталов, невозможна. Далее, её тупоумная и бандитская политика «защиты своих интересов» и «своего бытия» всё более и более связывает хозяйственное возрождение и разрушает остатки национальных богатств.
Власть помимо желания тормозит поворот колеса истории, стала противоречием ходу исторического процесса, а потому? А потому сейчас 97% населения её ненавидят. А потому... эта ненависть всё более и более растёт. А потому... бьёт последний срок ультиматума истории: в течение 2-3 лет она должна или отказаться от террора, деспотизма и ввести правовой строй, или... она будет свергнута, как её предшественники. От этого не спасет её ни 400-тысячная армия преторианцев — отрядов особого назначения, ни армия курсантов. Если же власть категорически примет ультиматум — то и этот выход не устраняет, а только отсрочивает её падение.
Достаточно будет водвориться начаткам правового строя, появиться одной вольной газете, ослабеть террору... и на другой день власть будет забаллотирована… Такова динамика истории и её «философия»... Начав с «ореола рабоче-крестьянской власти», «гениально примазавшаяся» группа проходимцев истории кончила дегенерацией и неслыханным позором и бесчестием. Россия ненавидит её сейчас сильнее, чем старый режим в самые бесславные времена последнего. Да и за что любить её какому бы то ни было классу! Исполнила ли она хотя бы одно из своих заманчивых обещаний? Она дала вексель на постройку нового идеального общества. Вместо этого построила душную казарму, нищую, разбойничью, деспотическую… Обещано было равенство. Вместо него выросло небывалое неравенство, сверхимператорские привилегии власти и бесправие всего населения… Надо же как-нибудь добывать средства на мотовство власти, на сотни тысяч её агентов, на роскошь заграничных послов, на подкупы, на небывалое воровство и т.д. Прокламировано было экономическое развитие страны. Оно свелось к полному разгрому всего народного благосостояния. Утешали страну введением свободы. Она выразилась в терроре и в полной опеке мысли, слова и действия. Вместо духовного процветания одарили невежеством, преступностью и развратом. Вместо отстаивания национальных интересов дали раздел России и потерю её территорий. Укрепили национальную культуру? — Сделали всё, чтобы затоптать и уничтожить её в пучине «интернационализма». Разрушали традиции, просвещение, церковь, религию, поэзию, интеллигенцию, культурные силы, семью — словом, сделали всё, чтобы вытравить из истории лик России и русского народа. Их распинали всячески. Приносили в жертву всему… В завершение всего стали продавать Россию оптом и в розницу, первому капиталисту, который согласился бы дать им несколько тысяч рублей... И так всюду... и тот же сплошной дефицит, одни голые минусы в любой области...
За что же любить такую власть? И как же её не ненавидеть народу, на своей спине понявшему эти истины... «Приходи хоть сам чёрт — и то будем рады», — так формулируется народом любовь к современным трагическим шутам истории... Четырех лет оказалось достаточно, чтобы выявилась всему миру подлинная природа этих мнимых «вождей человечества»... Не «герои», а просто жалкие скоморохи, сплошь измазанные кровью... человеческой кровью... человеческой...
Первое, что здесь следует отметить, это исчезновение партийных водоразделов. Место их занято простым делением всей страны на две основные партии: на партию «власти» с их подголосками и партию «несогласных», легально и политически неорганизованную. Это деление сейчас вытеснило всё остальное. Оно доминирует над всем и вся.
Первая партия великолепно организована. Она имеет в своем распоряжении все финансы государства, власть, весь аппарат управления, почту, телеграф, телефон, железные дороги, весь транспорт, печать, отряды «особого назначения», т.е. преторианцев, отлично организованный сыск, — словом, она имеет все средства физического и духовного воздействия на массы. Не стесняясь в средствах, опираясь на беспощадный террор, используя все ресурсы государства, она управляет всей обезоруженной — духовно и материально — массой населения.
Партия «власти» состоит сплошь из самих правительственных агентов, часть коих составляют бывшие, ставшие губернаторами... К ним примыкают «сочувствующие» разных толков… По социальному положению последние группы состоят из подкупленных и оплачиваемых лиц и групп вроде хорошо наживающихся агентов Внешторга, дипломатических миссий, просто шпиков и наконец — часть высокооплачиваемых спецов, разбогатевшая грабежом и потому боящаяся резкого и быстрого падения данной власти. Общее количество всего этого стана не больше 1% населения. Если наивный западноевропеец спросит себя, как же возможно, чтобы один процент властвовал над 99% населения, — то, изучив историю, он увидит много других подобных примеров; наблюдая же факты окружающей его жизни, хотя бы разгон пятью вооруженными лицами сотен невооруженных и бегство тысяч от десятка выстрелов, — он должен вполне понять такую «аномалию».
Общая ненависть и опозиция к власти скрепили и связали всё остальное население… К тому же ведут и другие условия: проснувшееся национальное чувство, опасение за судьбы народа, свободы, просвещения, национальной и общественной культуры. Ещё сильнее связывает их беспощадное преследование всех направлений, не приемлющих власти и режима. Потенциально огромная, включающая 99% населения, эта опозиция, однако, совершенно политически не организована. Отсутствие печати и возможности устроить собрание, беспощадный террор и сыск, обезоруженность и т.д. мешают выполнить эту организацию. Остается — стихийное сплачивание…
1
«Каждый поступок и каждое слово, брошенное в этот вечно живущий и вечно творящий мир, это семя, которое не может умереть», — писал Карлейль. Эти слова означают также, что совершаемые нами действия не проходят бесследно для нас самих, но рикошетом влияют на всё наше поведение. «Функция создает орган» — гласит биология: наши поступки рикошетом видоизменяют наш организм, нашу душу и наше поведение. Тем более это относится к актам и поступкам, прививаемым войной и революцией.
И война, и революция представляют могучие факторы изменения поведения. Они «отвивают» от людей одни формы актов и «прививают» новые, переодевают человека в новый костюм поступков.
Мирная жизнь тормозит акты насилия, убийства, зверства, лжи, грабежа, обмана, подкупа и разрушения. Война и революция, напротив, требуют их, прививают эти рефлексы, благоприятствуют им всячески. Убийство, разрушение, обман, насилие, уничтожение врага они возводят в доблесть и заслугу: выполнителей их квалифицируют как великих воинов и бесстрашных революционеров, вместо наказания одаряют наградой, вместо порицания — славой. Мирная жизнь развивает продуктивную работу, творчество, личное право и свободу. Война и революция требуют беспрекословного повиновения, душат личную инициативу, личную свободу, прививают и приучают к чисто разрушительным актам, отрывают и отучают от мирного труда.
Мирная жизнь внедряет в население переживания благожелательности, любви к людям, уважения к их жизни, правам, достоянию и свободе. Война и революция выращивают и культивируют вражду, злобу, ненависть, посягательство на жизнь, свободу и достояние других лиц. Мирная жизнь способствует свободе мысли. Война и революция тормозят её. «Где борьбу решает насилие — все равно: насилие ли пушек или грубое насилие нетерпимости, — там победа мудрых, положительная селекция по силе мозга и самая работа мысли затрудняется и делается невозможной». Освободиться от этих влияний войны и революции никому не дано. Они неизбежны. Следствием их является «оголение» человека от всего костюма культурного поведения. С него спадает тонкая пленка подлинно человеческих форм поведения, которая представляет нарост над рефлексами и актами чисто животными. Война и революция разбивают её. Объявляя моральные, правовые, религиозные и другие ценности и нормы поведения «предрассудками», они тем самым: 1) уничтожают те тормоза в поведении, которые сдерживают необузданное проявление чисто биологических импульсов, 2) прямо укрепляют последние, 3) прямо прививают «антисоциальные», «злостные акты». Вот почему всякая война и всякая революция деградируют людей в морально-правовом отношении. К тому же они ведут и иначе: через голод и лишения, которыми они обычно сопровождаются. Создавая и усиливая нищету и голод, они тем самым усиливают в поведении этот стимул, толкающий голодных к нарушению множества норм морали и права в целях утоления первого. Словом, эти следствия войн и революций «биологизируют» поведение людей в квадрате. Целиком же взятые, война и революция представляют школу преступности, основные факторы криминализации людей. «Функция создает орган», акты зверства оскотинивают их выполнителей рикошетом.
Читая древние описания революций, видишь, как «история повторяется» и в этом отношении. Для примера — описание революции Фукидида: «Война делается учительницей насилия... Смерть предстала во всех видах... Отец убивал сына, людей отрывали от святынь и убивали возле них... Керкирцы убивали всех, кто казался врагом [демократии], некоторые были убиты из личной вражды, кредиторы — должниками. Безрассудная дерзость стала считаться мужеством, предусмотрительная медлительность — трусостью, рассудительность — обличием труса, внимательность ко всему — неспособностью к делу, безумная решительность — за свойство настоящего мужа, осторожное обдумывание — за предлог уклониться, кто вечно недоволен — тот заслуживает веры, кто ему возражает — тот человек подозрительный. Кто затеял коварный замысел и имел удачу, тот умный, а кто разгадал это — ещё умнее, кто же сумел обойтись без того и другого — предатель и трус. Восхваляли того, кто умеет сделать дурное раньше другого... Родственное чувство стало менее прочной связью, чем партийное товарищество… Верность скрепляли не божеским законом, а совместным преступлением. Большинство соглашается скорее, чтобы их называли ловкими плутами, чем честными простаками; последнего названия стыдятся, первому радуются... Таким образом, вследствие смут явилось извращение нравов…»
Эта «биологизация» поведения людей и «переоценка ценностей» — обычное явление при всех революциях. Эллвуд прав, говоря, что «всегда есть тенденция возврата к чисто животной деятельности вследствие разрушения бывших привычек. Итогом может быть полное извращение социальной жизни в сторону варварства и дикости, ибо борьба, как одна из самых примитивных форм деятельности, стимулирует все низшие центры активности. Поэтому революционные периоды создают благоприятные условия для грубости и дикости в человеке, сдерживаемые цивилизацией. Применение насилия начинает процесс одичания, разрушительный для высших ценностей…» Правда, и в войне, и в революции есть обратная сторона: жертвенности и «положения души за други своя», подвижничество и героизм, но... эти явления — достояние единиц, а не масс. Они редки, исключительны, тонут в море противоположных явлений и потому их роль ничтожна сравнительно с «биологизирующей», и «криминализирующей» ролью войны и революции.
2
В итоге Россия превратилась в «клоаку преступности». Население её в сильной степени деградировало в моральном отношении. Особенно значительная деградация в молодом поколении. Фактов для подтверждения сказанного имеется, увы, в вполне достаточной мере. Первой категорией подтверждений служат явления: террора, диких разнузданных разрушительных действий индивидов и масс, колоссальный подъем зверства, садизма и жестокости взаимных убийств и насилий. Из подобных явлений создаётся и состоит так называемая гражданская война. He-убийца — стал убийцей, гуманист — насильником и грабителем, добродушный обыватель — жестоким зверем. В мирное время все эти явления не имели места и не могли его иметь. Простое убийство вызывало отвращение. Палач — омерзение. Психика и поведение людей органически отталкивались от таких деяний. Но, увы,
«сняли» с людей пленку цивилизации, разбили ряд тормозов и «оголили» человека. Дрессировка сделала своё дело. В итоге: ни недостатка в специалистах-палачах, ни в преступниках. Жизнь человека потеряла ценность. Моральное сознание отупело. Ничто больше не удерживало от преступлений. Рука поднималась на жизнь не только близких, но и своих. Преступления для значительной части населения стали «предрассудками». «Все позволено», лишь бы было удобно — вот принцип смердяковщины, который стал управлять поведением многих и многих.
Отсюда террор, пытки, расстрелы, изнасилования, подлог, обман и т.д., которые залили кровью и ужасом Россию. Что всё это, как не прямое подтверждение огромного морально-правового декаданса… Революция, объявляя многое «предрассудком», разбивая ряд тормозов поведения, сдерживающих проявление примитивно-биологических импульсов, разбивает и те тормоза поведения, которые ограничивают свободу удовлетворения половых инстинктов. Отсюда рост половой вольности... У нас он проявился с необычайной силой, захватив, прежде всего, молодое поколение, у которого моральные тормоза, естественно, слабее. Большая «заслуга» в этом принадлежит, прежде всего, партии коммунистов, энергично принявшейся бороться с «мещанско-буржуазным предрассудком». Отдельные её
члены, вплоть до занимавших очень высокие посты в Наркомпросе, взялись за эту борьбу «экспериментально», путём публичного развращения институток и гимназисток... Позицию коммунистов характеризует хотя бы тот факт, что сам Ленин усмотрел в этом великую заслугу коммунистов: «освобождение от буржуазного рабства». Да, освобождение, несомненно, но чего? — Половых органов, а не людей. В итоге этой «политики» и всей обстановки молодое поколение начало жить половой жизнью раньше, чем по физиологическим условиям это можно делать безнаказанно, вольность его приняла здесь огромные размеры, эксцессы приняли массовый характер, преступления и злоупотребления — также, а в связи с этим — и половые болезни... Особенно огромная была роль в этом деле Коммунистических союзов молодежи, под видом клубов устраивавших комнаты разврата чуть не в каждой школе. Большое значение имели и «детские колонии», «детские приюты», «детские дома», где вольно и невольно дети развращались. Жившее в годы анархии, в атмосфере убийств, насилия, обмана и спекуляций молодое поколение естественно впитало в себя целый ряд привычек нездорового характера, и обратно — не усвоило многих форм поведения, необходимых для здорового общежития.
Рядом с количественным ростом преступности мы видим её качественный рост: переход от некровавых и несадических форм преступности к кровавым и зверским. Наблюдая борьбу сторонников власти с её противниками, мы видим с той и другой стороны невероятные акты жестокости и садизма, редко имеющие место в обычных войнах. Люди озверели и свои жертвы убивали не просто, а с изощренными пытками; прежде чем убить пленника, его подвергали десятку пыток… С 1921 г., когда отпала гражданская война, стали оживать угасшие моральные рефлексы, а вместе с ними — и борьба за восстановление нравственности. В 1922 г. эта
«реставрация» дала себя знать в ряде явлений: в уменьшающейся половой вольности, в попытках самого населения бороться активно с убийствами, кражами, грабежом, в растущей строгости моральной оценки взяточничества, спекуляции, обмана и т.д. Но это только начало... Нужны ещё годы и годы, чтобы хоть сколько-нибудь залечить глубокие раны, нанесённые душе народа войной и революцией. А есть ряд явлений, которые могут быть исправлены только исчезновением молодого поколения, рождённого в грехе войны и революции!
3
Введены цензурные комитеты, хоронящие всё инакомыслящее. Цензура времен Николая I — ничто по сравнению с современной. Спасает положение дел только безграмотность цензоров... Опека... опека... и опека... школы, печати, лекций, публичных лекций и дебатов... Рядом с этим подкуп лиц и писателей...
«Наиболее непокорных из вас вышлем, остальных купим», — такова формула политики власти сейчас. И покупают, платят по 400-600 млн. за лист беллетристики, лишь бы писал в угодном для власти духе... Писатели «Божьей Милостью» на это не пойдут, псевдописатели идут: есть-то надо. Не будем кидать в них камни. Такова забота власти о науке, просвещении и духовном творчестве. Делается всё, чтобы разгромить остатки сил и ценностей! Но... велика сила жизни... Она ломает все препоны. Несмотря на все эти меры гасителей Духа — он живёт, творит и собирается жить.
Тяжелы условия жизни студенчества, и всё же оно каким-то чудом умудряется заниматься. Не так, как раньше, но всё же… Жажда знания — настоящего — огромна, и она творит чудеса. Попав в высшую школу, вкусив «от Духа Свята», становятся серьёзными работниками. И здесь власть предполагает, а судьба располагает. Есть жажда знания, воля к знанию и энергия его получить, защищать и охранять, несмотря на всё. Больше того.
В итоге бесцеремонного насаждения правительственной идеологии результаты получаются обратные. Вместо интернационализма студенчество охвачено сейчас чувством национализма. Вместо сочувствия к власти презрением к ней и
ненавистью.
То же и среди ученых. Для русских условий то, что делают русские ученые сейчас, очень много. Выходит, несмотря на рогатки цензуры, ряд трудов, печатается ряд журналов, начали работать научные общества, устраиваются съезды — словом, научная работа не замерла... И не замрёт... Не замерло и книгоиздательство. Вопреки всем препятствиям книги всё же выходят… Если в них и не всё сказано, то читатель понимает теперь и намеки. И что удивительно! Раз книга дельная, она раскупается нищей страной...
Многие голодают телесно, чтобы не голодать духовно... Дух страны жив, несмотря на его удушение властью. И если эта задача ей не удалась до сих пор, то тем более не удастся теперь. Больше того, чем сильнее она будет вгонять принудительно свою «догму» в голову населению, тем меньше будет иметь успеха. Кто знает механику социальных процессов, — тому это понятно...
Что касается множества дошкольных и внешкольных учреждений, то о них много говорить не приходится. Они почти все перестали существовать. Нет больше и «народных университетов», ни «клубов» (вместо них открыты в большом количестве игорные клубы), ни библиотек… «За отсутствием кредитов» почти все они закрыты, дети вышвырнуты на улицы, библиотеки либо расхищены, либо не функционируют, народные университеты умерли...
История умеет смеяться, и временами очень ехидно... Впрочем, для «втирания очков» и «парада» перед наивными иностранцами кое-что, специально с этой целью, имеется... Кто будет изучать русскую жизнь из окон отеля, купе вагона и со слов любезных с иностранцами официальных «гидов», может написать очередную благоглупость на эту тему — одну из многих, которые нам пришлось читать там с горькой улыбкой...
Теперь вместо всего этого власть открывает кабаки. Это название более подходит к закрытым учреждениям. Оно правильнее характеризует и власть как «просветителя». «Кабатчики» и «физические и духовные отравители народа» — это звучит адекватно. А я всегда предпочитаю адекватность «нас возвышающему обману».
Барбюс, Б. Шоу… Не играли ли они роль наивных дураков или вредных идеалистов, распевая гимны «вождям»? Не причинили ли ряд объективных зол, исходя из высоких субъективных мотивов? Не ввели ли в заблуждение многих и многих, веривших им, когда они гасителей духа возводили в ранг «освободителей человечества», антропоидов — в сверхчеловеки, проходимцев истории — в гениев, темных дельцов — в вождей нового мира? Серьёзно подумать об этом — долг каждого честного и уважающего себя писателя.
1
Пережитый трагический опыт не прошёл даром. Слишком велики потери, огромны жертвы, ужасны лишения, чтобы они ничему не научили... «Нет худа без добра», хотя это «худо» и не покрывается «добром» в форме положительных результатов опыта... Масса народа кое-что поняла, кое-что усвоила. Очертим кратко основные изменения в этой области... Народ стал более безграмотным в школьном смысле, но... тяга к знанию и интуитивное понимание явлений, приобретённое на «своей шкуре», в школе жизни, тяжёлым опытом, сильно возросли. Усилилась тяга к грамоте. Этот факт подтверждается раскупкой книг. Книга в России стоит дорого. Россия голодна. И, однако, книги расходятся, если они действительно дельные книги. Обнищание компенсируется возросшей жаждой знания. Человек голодает физически, чтобы хоть сколько-нибудь утолить духовный голод, дать ответ себе на «проклятые вопросы», поставленные жизнью. Расходятся не только брошюры, но и толстые томы, не только по техническим, но и по социальным вопросам. Издательства хоть и с трудом, но ведут своё дело и существуют. В учебных заведениях аудитория внимательна. Несмотря на ряд тяжёлых условий, молодежь всё же каким-то чудом ухищряется учиться. Словом,
десятки и сотни симптомов говорят об этом росте импульса к знанию. Потенциально он столь значителен, что, не будь обнищания, не будь тысячи рогаток, ставимых властью на пути к знанию, не будь самой власти, служащей огромным препятствием к просвещению, в пять-шесть лет можно было бы сделать очень много — при умном руководительстве и средствах можно было бы значительно наверстать потерянное и догнать народы, ушедшие далеко вперёд... Но увы!.. Этих условий нет, и потому приходится двигаться шагом.
В результате пережитых событий значительно расширился и умственный кругозор народных масс. Они стали интересоваться многим, что раньше их не интересовало. Они поняли что «от жизни не уйдёшь», что «в свою конуру не спрячешься», что многие явления «задевают» самым резким образом... «Революция», «социализм», «коммунизм», «государственное целое», «права человека», «судебные гарантии», «церковь и вера», «концессии и займы», «собственность», «устройство государства», «капитал» и т.д., и т.д. Т.е. тысячи кардинальных вопросов политического и социального бытия касались и касаются массы самым прямым образом, решение их испытано и испытывается на своих «боках», польза или вред — также. Мудрено ли поэтому, что массы вольно или невольно не могли не интересоваться ими, не обсуждать и не думать над ними, не научиться многому. Естественно, что социально-политический их уровень поднялся...
Теперь с крестьянином вы можете говорить о многом, иногда о довольно специальных вопросах (валюта, концессии и т.д.). Он вас понимает. Больше того, на опыте, своей шкурой испытав пользу или вред ряда решений, он во многих случаях даст вам в простых словах совершенно правильное решение и прогноз, часто более правильный, чем «книжные» мудрствования оторванного от реальности интеллигента. Горький в своей постыдной, нечестной книге подтверждает это. «Пользы нам от фокусов этих нет, а расход большой людьми и деньгами. Мне подковы надо, топор, гвоздей, а вы тут на улицах памятники ставите… Ребятишек одеть не во что, а у вас везде флаги болтаются», — говорит у него мужик... Да если бы было поменьше «вождей», т.е. антропоидов, оторванных от жизни, перед которыми так лебезит Горький, ужасы революции были бы действительно более скромными. Словом, в этом отношении мужик вырос. Теперь его не проведешь, как раньше, «хорошими словами».
В связи с этим он вырос и в других отношениях, в частности в понимании зависимости своей судьбы от судьбы целого. Психология «моя хата с краю», «мы пензенские, и до нас не доберутся» теперь едва ли возможна. Невозможной поэтому становится и та безучастность к судьбе государства, общества и народа, которая резко выявлялась в недавнем прошлом... Раньше это вызвалось наличием «хозяина-начальства». Последнее само отстраняло население от активного участия в политико-социальных делах и обрекало его на пассивную роль. И население, привыкшее жить под опекой «попечительного начальства», предоставляло дело его усмотрению.
Теперь «хозяина» нет... Существующие «хозяева» за таковых не считаются. Это просто налётчики, временно орудующие до прихода настоящей власти. Ждать от них порядка — пустое дело. Приходится самим заботиться об этом и думать крепко-накрепко «государеву думу»... Как избыть беду? Как снова наладить жизнь? Какой порядок навести? Какой строй учредить? Кого выбрать в государственные люди? Словом, сама историческая обстановка повелительно возбуждает самостоятельность населения, его инициативу, активность, сознание...
2
С другой стороны, те же события научили сдерживать групповой и классовый эгоизм, беспардонную и бесшабашную активность. В значительной мере понято теперь, что «капиталист» не только «эксплуататор», но и организатор хозяйства. Резкие изменения произошли и в психике «интеллигенции». История старой — типичной — русской интеллигенции кончилась. На место её приходит новая, с новым психическим укладом. Она будет, и отчасти уже есть, более деловой и более знающей, чем старая интеллигенция. Она будет менее романтической и менее идеалистической, но более полезной объективно; при всём богатстве идеализма старой интеллигенции, при её невежестве и романтизме, толку было не очень много. «Много было хороших слов, много героических поступков, но мало было объективно полезных дел. Большая часть энергии гибла зря, а нередко из героизма получался объективный вред». Новая интеллигенция рождается более прозаической. Не будет задаваться «несбыточными мечтами», реже в ней будут подвижничество и самопожертвование, но она будет лучшим «спецом», раз, и свои специальные обязанности будет выполнять серьезнее, два. Изменилось её положение и в третьем отношении. «Кающийся дворянин» давно исчез; в революции исчез и «буржуа», или обеспеченный представитель либеральной профессии, чувствовавший всё же какую-то вину перед народом, какую-то неловкость за свою обеспеченность. Не стало больше обычного деления на «интеллигента», «обязанного перед народом», и опекаемого «меньшего брата», которого надо «просвещать», «учить», ставить на путь истины, который идеален сам по себе, но погибает в невежестве-эксплуатации. Этот взгляд на «меньшого брата» сверху вниз, эта романтически-
сентиментальная концепция сожжена революцией безвозвратно. Она теперь чужда и народу, и интеллигенции. Складывающиеся отношения менее сентиментальны, но более здоровы.
«Никакой вины у меня перед тобой нет, ни в чём я не грешен и не в чем мне каяться. Я такой же, как ты. Ты делаешь одно дело, я другое. Мы можем друг другу быть полезными. Я обязан делать одно дело, ты — другое. Если каждый из нас будет делать свое дело по-настоящему, — все отлично. Если нет, — плохо и неизвинительно ни для тебя, ни для меня» — такова приблизительно эта новая платформа отношений в схематическом виде. Былой культ нашего «антимещанства» был в значительной мере проявлением псевдосознательности. Хорошо им было баловаться, нашим пресыщенным, богеме и всевозможным «эстетам»... Нам не до того... «с жиру беситься не приходится». У нас нет хлеба, мы вымираем, а потому нам сейчас не до «пирожных». Конечно, «не о хлебе едином жив будет человек», но... не без хлеба. Будет хлеб, будет и остальное. Сытая «мещанская» Европа создала духовных ценностей не меньше нас. Не впадайте в самообман и смешную гордость... евразийцев! Все это «парадоксы», но... русло жизни поворачивает именно к этим «парадоксам»...
Рядом с этими формальными изменениями произошли изменения идеологии и по существу. Появилось сильнейшее чувство (и сознание) национализма. Таков реальный плод усиленной прививки «интернационализма».
Ответом на тысячи попыток вытравить национальную культуру, национальное сознание, национальный лик, традиции и быт; ответом на усиленную пропаганду интернациональных идей; реакцией на бесчисленные оскорбления национального достоинства и ценностей, чинившиеся гг. «интернационалистами»; защищательной мерой против опасности гибели народа и государства и перехода из главных актеров истории на роль безликих статистов; ответом на засилие иностранцев и инородцев в революционной русской жизни; ответом на эксплуатацию русского народа этими «интернациональными подонками всех стран», — вот чем является современный рост национального сознания. Раз Россия и русский народ превращены были в проходной двор, где лицо наше топталось каблуками интернационалистов всех стран, раз Россию стали растаскивать по кускам, раздирать на части, взрывать изнутри, грабить отовсюду, раз среди «распинающих» оказались и враги, и вчерашние друзья, раз бывшие окраины стали смотреть на русский народ сверху вниз, раз все его покинули, все изменили, все обманули, раз теперь ей грозит участь колонии — всё разгромлено, разорено, и за все «битые горшки» должен платить тот же русский «Иванушка-дурачок», — раз Россия при благосклонном участии бывших союзников начинает продаваться «оптом и в розницу», превращается «из субъекта в объект», то должно было наступить одно из двух: или гибель, или резкая реакция защиты. Симптомом последней и служит рост
глубоко подсознательного национального чувства, охватившего все слои.
3
Не удивляйтесь, если национализм в некоторой степени имеет зоологические формы. И это неизбежно. И даже целесообразно с точки зрения интересов выживания. Неизбежно потому, что
слишком по-зверски обращались с русским народом «интернационалисты», слишком мало было высказано иностранцами и инородцами гуманизма и жалости и слишком много бессовестного хищничества, шакализма и дипломатической хитрости, которая «мягко стелет, да жестко спать». Народ понял, что ему не на кого надеяться, кроме самого себя. Целесообразно потому, что с ним также обращаются «зоологически». Когда тигр и шакал вас рвут, глупо усовещевать их, надо бить... или погибнешь. То же и с целым народом. Разве он, вплоть до серого мужика, не понимает, что его рвут, одни бесцеремонно, другие «вежливенько», под аккомпанемент «хороших слов» и улыбок? Не удивляйтесь же, если национализм сильно пронизан зоологизмом. Он понятен и... целесообразен, хотя, быть может, и очень некрасив.
Частичным проявлением этого зоологического национализма служит острый антисемитизм, охвативший все слои русского народа, еще недавно бывшие евреефилами. Им заражены почти все — от верхов интеллигенции до глухой деревни, от русских коммунистов (не удивляйтесь) до монархистов. «Протоколы сионских мудрецов» читаются и в верхах, и в забытой деревне. Здесь завязался один из самых тяжелых и трагических узлов русской истории, сулящий много хлопот и бедствий той и другой стороне. Причиной такого явления служит чрезвычайно выдающаяся роль, сыгранная значительными массами евреев в углублении нашей революции и в расцвете нашего коммунизма.
Не говоря уже о «вождях», огромное большинство которых были евреями, большинство «командующих позиций» во всех комиссариатах было занято и занимается ими же. При большей изворотливости они, далее, менее пострадали экономически, чем русские. Значительная часть богатств перешла в их руки. Благодаря той же практической сноровке и помощи сородичей они менее голодали. Ряд самых одиозных функций в значительной мере выполнялся ими же. С наступлением нэпа они же — почти исключительно — оказались «капиталистами», «богачами», захватившими в свои руки фактически почти всю и государственную, и кооперативную, и частную промышленность и торговлю. Прибавьте к этому то, что население Петрограда, Москвы и др. городов сейчас (благодаря отливу еврейства из местечек в центры) сильно семитизировано, что еврейство лучше питается, лучше одето, лучше живет, что русский на всех командующих позициях, во всех комиссариатах видит евреев, что даже состав студентов высших школ преимущественно еврейский (в медицинских школах 60-70%, в других ниже: «процентная норма наоборот», так говорят об этом в России), учтите все это — и рост антисемитизма будет понятен. Я не антисемит, но такое положение считаю ненормальным. Я никогда не защищал ограничения прав еврейства, но не могу признать правильным и ту фактическую привилегированность его, и ту фактическую эксплуатацию русского народа, которая выполняется сейчас значительными массами еврейства.
Должен прибавить к этому, что поведение многих и многих евреев, даже не коммунистов, а просто дельцов, в смысле хищничества и шакализма было безобразным. Я знаю, что глупо эту вину части еврейства переносить на весь еврейский народ. Я знаю жертвы евреев, погибших на посту защиты интересов России. Но
народная массовая психика иначе рассуждает.
Она видит тени и забывает светлые блики. Если же эти тени обширны и более часты, чем светлые полосы, тогда тем неизбежнее её односторонность. Народу не легче от того, что есть антибольшевики-евреи — подлинные друзья России. Повторяю, здесь русская революция завязала один из самых трудных и трагических узлов, грозящий большими бедствиями. Нужно скорее с чистым сердцем и совестью той и другой стороне принять все меры, могущие его разрешить социологически, а не «зоологически»... Чем дольше будет держаться данный режим, тем антисемитизм будет глубже и шире, тем сильнее будет расти «зоология».
Рядом с чертой национализма столь же резко выступает вторая черта современной массовой идеологии. Идеология и настроение в современной России — в массе — резко «индивидуально-
собственнические». Институт частной собственности у нас не имел раньше «большого кредита», на него смотрели как на зло; в нём видели источник бедствий, апологетов его не было, фигура частного собственника не вызывала симпатий. Теперь наоборот. Этот институт оценён и даже переоценён; иначе расценивается собственник, иначе смотрят на капиталиста. Появился и крепкий органически-
почвенный жилистый собственник. Им является крестьянство, стихийно потянувшееся на хутора и отруба, им является и «новая буржуазия», вышедшая из рядов коммунистов, им является по поведению и психике половина современных коммунистов — крепких собственников, им являются все категории «спецов» и «новой бюрократии», им является и большинство интеллигенции.
«Мелкобуржуазная стихия» широким морем разлилась по «коммунистической» России, бушует и рвёт последние остатки коммунистических построек. И не только их: она заодно поглотила и все былые предубеждения русского общества против собственности, и все его симпатии к социализму-
коммунизму... От коммунизма последних лет теперь уже нет ничего, кроме золы, копоти и тиранического правительства. Русский народ переварил стадию анархии, переварил коммунизм, остаётся переварить теперь только неограниченный деспотизм.
